на мгновение солнце закатится в тучи,

и мрачнеют луга и, во мгле возлежа,

долговязой крапивой трепещет межа,

и ознобом исходят окрестные кручи.

Обрывается в роще долбежка желны,

колокольцы отары молчат виновато,

лишь ракитовый куст зашумит невзначай,

да протянется к небу сухой молочай,

увязающий комлем в земле кисловатой.

Выступает тягучими каплями сок

на репейниках в каждой забытой ложбине;

все дряблее межа, бузина все мертвей,

как чешуйки, жучки опадают с ветвей

и, запутавшись, мухи жужжат в паутине.

Даже осенью почва куда как жива

по сравнению с этой минутой в июле:

прогибаются тучи, и видно тогда,

как в забытом пруду загнивает вода,

где на ряске стрекозы от зноя уснули.

ОБЛАВА

Стерня почерствела на бедных покосах,

жухлеют и сухо шуршат ковыли,

и столб межевой, будто нищенский посох,

торчит одиноко в прибитой пыли.

Пичуги кричать начинают с рассвета,

кустарник неспешно скудеет листвой,

никак не кончается долгое лето,

все блещет в осоках густой синевой.

Еще и не пахнет осеннею стужей,

но вызрел шуршащий в коробочках мак,

но слышится лязг заряжаемых ружей,

но лают заливисто своры собак,

но ругань веселая рвется из глоток,

сужаются кругом следы сапогов,

взлетают дымки, и под грохот трещоток

топорщится шерсть обреченных лугов.

Над полем буреющим - тьмы перепелок,

к подранкам по выстрелу мчат сеттера,

и кроличий бег хоть и быстр, да недолог

для гончих в привычку такая игра;

и солнце слепит, и подходит охота

к концу - вот и выстрелы смолкли вдали,

и запахи пороха, крови и пота

смешались с туманом вечерней земли.

x x x

Вот-вот желтизной озарятся отавы,

для солнца последние сроки прошли,

цветы облетели, повыцвели травы

и ждут возвращения в лоно земли;

солома на кромке лесов изветшала,

орляк зачервивел за несколько дней,

топорщится, будто гнилое мочало,

на пахоти ворс пересохших корней.

Покривлены межи, затоптано всполье,

в стерне шебуршит полевое зверье,

угрюмо скрипит на ветру частоколье

и шершень в гнездо заползает свое;

ежи в терновище готовятся к спячке,

у рытвин покрыто испариной дно,

полевки по-тихому тащат в заначки

стручки и забытое в поле зерно.

Еще доцветают вьюнки у калиток,

но скоро и жниво, и жухнущий луг,

лишая прибежища сонных улиток,

распорет на комья безжалостный плуг;

залеплены соты, курятся лощины,

с рассвета одета в ледок борозда,

рыжеют холмы, и на выгон общинный

в недальнее время сойдут холода.

x x x

Когда на фронт мы ехали мы ехали впервые

в вагоне для рогатого скота,

нам так мешки мешали вещевые,

нас так томили вонь и духота;

в петлицах вяли пошлые цветочки,

попробуй-ка, в теплушке не сопрей,

и теребили мы поодиночке

пайковые пакеты сухарей.

Мы видели меж досок временами

то изгородь, то дом, то сеновал,

рукой подать до воли, - но за нами

надзор, понятно, не ослабевал;

хотя и был просвет обидно тонок,

но с жадностью глядели мы, юнцы,

на сказочные лакомства лавчонок

сухие крендельки и леденцы.

Лишь осознав, что избежать не можем

дороги этой, под покровом тьмы

устав и в месте облегчась отхожем,

помалу успокаивались мы.

Затем, свернувши валик плащ-палатки,

устроившись на ледяном полу,

ныряли мы, играя с жизнью в прятки,

в забвение и радостную мглу.

x x x

Угрюмо сорняком обсажен черным,

дремал в долине переложный луг,

неспешно заволакивался дерном,

и с голоду над нам орал канюк.

Дотаял снег и обнажил суглинки

все борозды, что некому полоть,

Как жалкий ворс, топорщились травинки,

а воздух все светлел, до мая вплоть,

пока не приключился день дождливый,

для сорняков настала благодать:

понаросло полыни и крапивы,

да так, что даже почвы не видать;

цвела пастушья сумка, стебли спутав,

грубел чертополох, и без конца

висел над логом крик сорокопутов,

расклевывавших заросли горца.

В осиных гнездах умножались соты,

неукротимо крепли сорняки,

и местности обычный дух дремоты

навеивали только сосняки,

осотом щеголял любой пригорок,

кружили семена и мошкара,

и диковато, как полночный морок,

смотрели из лощинок хутора.

РАЗОРЕННЫЕ ЗЕМЛИ

Проделав марш средь сосняков на кручах,

мы очутились в выжженной стране,

где в проволоках рваных и колючих

торчала головня на головне,

лишь очень редко стебелек пшенички

вдали качал метелкою простой,

и как-то неохотно с непривычки

мы приходили в хаты на постой.

Там жили полнотелые русинки

к одним в придачу дряхлым старикам;

война, однако, провела морщинки

по женским лбам, и шеям, и щекам;

и если кто из нас до икр дебелых

оказывался чересчур охоч,

то видел, как ряды цепочек белых,

гирлянды вшей, в траву сбегали прочь.

Нелегкий путь безропотно протопав,

в палатках засыпали мы вповал,

а свет луны тянулся до окопов,

и никаких границ не признавал.

Лишь не спалось в хлевах голодным козам,

они до рани блеяли с тоски,

покуда легким утренним морозом

нам ветер не прихватывал виски.

x x x

Трясинами встречала нас Волынь,

пузырчатыми топями; куда

ни ткни лопатой, взгляд куда ни кинь

везде сплошная цвелая вода.

Порою тяжко ухал миномет,

тогда вставал кочкарник на дыбы;

из глубины разбуженных болот

вздымались к небу пенные столбы.

Угрюмый профиль вязовой гряды

стволами оголенными темнел

у нас в тылу, и черный блеск воды

орудиям чужим сбивал прицел.

Позиция была почти ясна;

грязь - по колено; яростно дрожа,

сжирала черной пастью глубина

все робкие начатки дренажа.

В нее, как в прорву, падали мешки,

набитые песком, и отступил,

покуда кровь стучала нам в виски,

кавалерийский полк в глубокий тыл.

Мы пролежали до утра плашмя,

держась над черной топью навесу,

и до утра, волнуя и томя,

пел ветер в изувеченном лесу.

x x x

Мы улеглись на каменной брусчатке

в потемках очень тесного двора,

где фуры громоздились в беспорядке;

вдали угрюмо ухали с утра

орудия, - но сколько там ни ухай,

однако нас на отдыхе не тронь:

и мы лежали, с вечера под мухой,

вдыхая застоявшуюся вонь.

А в лоджиях, со сна еще не в духе,

лишь наскоро перестирнув белье,

почти что нагишом сновали шлюхи

и напевали, каждая свое.

И лишь одна - на самом деле пела,

да так, что хмель бродящего вина

выветривался напрочь; то и дело

покачивала туфелькой она.

И, чем-то в песне, видимо, волнуем,

пусть ко всему привыкший на войне,

вдруг встал один из нас, и поцелуем

почтительно прильнул к ее ступне;

гром пушек нарастал, но, встав с брусчатки,

мы тот же самый повторили жест,

смеясь, и вновь легли на плащ-палатки

в потемках, растекавшихся окрест.

ВИНТОВКИ В ДЫМУ

В конце дневного перехода

по склону вышли мы к селу;

на виноградню с небосвода

ночную нагоняло мглу.

Зачем не провести ночевки

средь шелковиц и старых лоз?

И пирамидами винтовки

поставил в темноте обоз.

И, отгоняя горный морок,

костер сложили мы один

из лоз, из листьев, из подпорок,

из обломившихся жердин;

рыдая глухо, как с досады,